(выдержки из систематики характеров, описанной проф. Бурно М.Е.)


ЦИКЛОИДНЫЙ ХАРАКТЕР.

Циклоиды необычны своей уютной, солнечной или грустно-дождливой, характерологической гармоничностью. Патология проявляется здесь возникающими без понятных причин циклами- спадами или подъемами чувства, которые могут быть и ежечасными, превращая сам характер в зыбкое настроение.

Циклоидам, подобно и родственным им сангвиникам, но в более выраженной степени, трудно держать в себе радость, обиду. Циклоид должен разрядиться, но не садистски-жестоким эпилептоидным взрывом, а вылить свое напряжение в бурные движения( например, потискать кого-то от радости, отругаться, отплакаться). Так мушкетер в романе А.Дюма, дабы освободиться от душевной угнетенности, дереться без всякого намерения убить на шпагах с подвернувшемися ему в переулке ворами.

Трудно им держать в себе и необыкновенную тайну-новость. Хочется облегчить себя подобно тому, как сделал это в сказке цирюльник, узнавший что у царя Мидаса ослиные уши, “откричать” в безлюдные заросли тростника или в выкопанную в поле яму: “У царя Мидаса ослиные уши!”. Столько раз, сколько понадобиться, чтобы успокоиться. Самый тревожный циклоид способен “растворить” в выразительных движениях свою тревогу, “раскидать” ее естественными( не театральными, как у истерической личности) жестами.

Циклоиды и сангвиники обычно не склонны в подробностях анализировать свое душевное состояние, “копаться” в душе, погружаться в самообвинение( как это делают психастеники). Такой человек нередко любит организаторскую работу и отдает ей всего себя, заботясь прежде всего об интересах дела и меньше всего о собственных душевных ущемлениях. Он растворяется в общении с людьми, ему, с его бурным темпераментом, нередко невыносимо трудно в одиночестве. В естественной общительности звучат сердечность, доброжелательность даже независимо от того, как близок ему по службе или родственной линии человек, которому он помогает. В любое дело вносят эти люди шутку, живость, мягкость, добросердечие. Не любят и не принимают утонченного самобичевания, а тем более мистики, абстрактной символики во всех проявлениях.

Практики по натуре, они нередко замечательные организаторы, администраторы, заваленные планами, проспектами, деловыми встречами, телефонными звонками, просьбами. Они не только не тяготятся всем этим, но и с удовольствием, живо переключаясь с одного на другое дело, растворяясь в этих делах, бесконечное число раз бескорыстно помогая живому конкретному человеку, лишь делаются свежее от этого.

Как правило, сангвические и циклоидные натуры отличаются неравнодушием или горячей любовью к природе, животным и вообще к “мясистым радостям” жизни (по выражению Кола Брюньона). Они нередко тонкие ценители вин, изобретатели изысканно вкуснейших кушаний. Недаром собрания сочинений Дюма, Гашека заканчиваются томами созданных самими писателями кулинарных рецептов. И истинное удовольствие наблюдать гурманистически-заразительный аппетит циклоида или сангвиника, видеть, как повязывает он себе салфетку, как умопомрачительно жмуриться при вкусном глотке (“ох, язык проглотил”), в то время как на еду чванливо-злобного эпилептоида бывает смотреть неприятно.

Сангвиник и циклоид- обычно тамада в застолье, пышет смешными историями и анекдотами, охотник организовывать различные увеселительные поездки (на дискотеку, на природу с винами и закусками). Многие циклоиды и сангвиники способны получать художественные, вкусовые наслаждения и при тяжелых обстоятельствах жизни. Даже на пороге неминуемой смерти (видимо на людей такого склада был рассчитан роскошный ужин, который в старину в некоторых странах приносили заключенному в камеру накануне смертной казни.

Нередко высокой темпераментностью отличается сангвиник и циклоид и в сексуальном отношении, но и эта темпераментность проникнута такой живостью и жизнелюбивой естественностью, что порой партнеры не могут не простить им грехи.
Например, человек с доброй улыбкой, милый, беспорядочный, в духе толстовского Стивы Облонского, не видит дурного в том, что проводит время и с любимой женой, и с любимой женщиной, которую приглашает в свою семью, не стыдясь ни жены, ни взрослых детей. Сообщает близким, когда уезжает куда-то с ней “отдыхать”, просит любить ее, доволен этой жизнью втроем, искренне огорчен и удивлен, узнав, что женаподает на развод (Зачем? За что? Ведь я так вас всех люблю?).

Есть разные варианты циклоидов. Одни из них всем своим существом больше направлены к “мясистым радостям жизни “, отличаясь нередко некоторой ограниченностью духовных интересов, беспечностью, благодушием. Эти любители выпить, закусить, пошутить, пошуметь, кстати, нередко спиваются благодаря такому винно-гастрономическому образу жизни. Другие отличаются духовно-практической направленностью, склонностью и умением к организаторским делам, соединяют в себе эпикурейство, гостеприимство и хлебосольство с трезвой самокритичностью и твердым чувством внутреннего порядка.

Какими бы оптимистичными не были циклоиды, по временам или внутри своей веселости они хоть немного грустят или тревожаться. Циклоидный оптимизм светится мягкой грустью, а в циклоидной трагической печали живет уютная улыбка от способности естественно примиряться с любым поворотом судьбы. Такая улыбка чувствуется, например, в записке жене из больницы:”Рак есть, принеси крабов”. Записку эту приписывают покойному романтическому поэту Михаилу Светлову. Иногда, беспричинные спады настроения, продолжающиеся и по несколько часов, дней, чередуются с подъемами.

Бывают грустно-тяжелокровные циклоиды, которые неоедко вялы, ленивы. Называют их порой “флегматиками”, но неожиданно в них обнаруживаются мгновенная реакция, живой юмор, практичность, удивительно тонкое понимание людей. Здесь под угрюмостью, сумрачностью кроется теплая человечность (характерные роли Жана Габена).

Циклоид на подъеме склонен ярко, цветасто одеваться- не от истерической позы, а от свежей, красочной остроты ощущений.
Спады циклоидов есть состояния болезненные.

Замедленность мышления соединяется здесь с малоподвижностью, душевно-телесным снижением. Тоскливость придает всем восприятиям и переживаниям темный тон, порождает сомнения, неуверенность, самообвинение, хотя и без аналитической утонченности, свойственной аутистам и психастеникам. Обыкновенные житейские дела могут порой превращаться в трагические трудности.

Циклоид на спаде обычно не накладывает на себя руки, как это случается с душевнобольным в депрессивном состоянии, когда смерть представляется единственно действенным лекарством. Но и здесь, как и в депрессии, часто не вериться, что эта душевная пасмурная погода когда-нибудь кончиться, и, подкрадываются даже мысли о том, что если б попал сейчас, например, в автомобильную катастрофу, это не было так уж плохо. Бывает, в таком состоянии циклоид как бы ищет смерти, упрашивая послать его в чрезвычайно опасную экспедицию, ищет на свою голову каких-то иных тяжелых испытаний, или, как это случалось в старину, ссориться, чтоб драться на дуэли.

Медицинскому психологу, психотерапевту обычно удается помочь тоскливому циклоиду оживляющими его теплыми подробными беседами, сеансами гипнотического сна, снимающими на время субдепрессию, лекарствами, травами.

Спад настроения может смениться подъемом или ровным настроением, когда циклоида можно считать здоровым.

На подъеме циклоид, движимый патологически-веселым стремлениям к деятельности, нередко может совершить опрометчивые поступки (напр. молодой человек сразу нескольким девушкам предлагает выйти за него замуж, ввязывается в какое-нибудь аферистическое предприятие и т. д., не чувствуя себя как бы плохо и к психотерапевту, конечно не обращаясь.
мЦиклоиды не отличаются стойким пессимизмом и долгими спадами, мало склонны к ипохондричности- повышенной озабоченности своим здоровьем, переживаниями по поводу болезней, которой у них нет. Здесь как раз, наоборот, часто приходится встречаться с оптимистической недооценкой своего действительно болезненного состояния. Пессимистические сангвиники и циклоиды порядочно тревожно-мнительны и ипохондричны, но и здесь нет упорной сосредоточенности на своем состоянии. С движением настроения к свету все проходит.

Особенность душевной (психологической) защиты сангвиника и циклоида сказывается, очевидно, в их склонности по настроению либо немедленной живой,естественной реакцией выплескивать из себя свои переживания, либо растворять эти переживания в печальном самоуглублении.


СИНТОННЫЙ ХАРАКТЕР.

Как полагали в гиппократовской древности, в сангвиниках из всех других жидкостей организма преобладает кровь (по латыни sanguis), потому они так свежи, румяны, энергичны. Им свойственна синтонность, то есть естественная реалистичность (греч.) Sentonia -созвучность, согласованность). Отсюда еще одно название сангвиников - синтонные люди (синтонный характер). В гротеске - циклоиды. Отсюда третье название здоровых людей с сангвистическим складом - циклоидные акцентуанты. Классические описания этого склада принадлежат Э. Кречмеру (1921) и ПБ. Ганнушкину (1933). Кречмер отметил и частое здесь пикническое (от греч. Pycnos - плотный, густой) телосложение. Довольно часто (особенно во второй половине жизни) эти жизнелюбы отличаются телесной полнотой.

Существо сангвинического радикала - естественная (синтонная) реалистичность, наполненная круговыми (циклоидными) полнокровно-живыми колебаниями настроения (у здоровых - в рамках здоровья), то есть колебаниями от тревоги-печали к радости-свету. При этом практически всегда в тревоге-печали светится хоть крошка надежды-радости, а в радости ночует тревожинка. Естественность (натуральность), в сущности, и есть некий (хоть немного теплый) сплав этих противоположных чувств с преобладанием то одного, то другого - как естественно сплавлено все в Природе. Этот сплав, названный Кречмером “диатетической пропорцией” (пропорцией настроения), так ясно видится в солнечно-печальном творчестве Чарли Чаплина и Аркадия Райкина. Синтонностью обусловлены и высокое искусство перевоплощения, и детская, живая, непосредственная способность ”схватывать” иностранные языки с возможностью сложного, почти без акцента, национального произношения.

Будучи чувственным, добрым материалистом, сангвиник получает нередко пьянящее его, главное для него наслаждение от соприкосновения органов чувств с желанием реальным, то есть живет, прежде всего, подробными ощущениями-наслаждениями (пищевыми, любовными и т.д.), без которых страдает. Даже в глубокой старости вспоминает он красочные вкусовые и эротические ощущения своей молодости (например, подробности приготовления какого-то блюда или какие-то запахи), тогда как старый психастеник (тревожно-сомневающийся) вспоминает, прежде всего, свои бедные красками переживания, размышления. Именно чувственно-материальное (телесное) ощущает сангвиник источником духа. Однако, благодаря своей мощной жизнелюбивой чувственности, горячей-живой эмоциональности со страхом смерти, он нередко, особенно в пожилые годы и, если достаточно грустен, молится Богу. Сангвиник такой земной человек, что никак не хочет умирать и поэтому порою верит в бессмертие. Бога он обычно не способен представить себе абстрактно, как Дух без плоти, а ощущает как нечто материально-теплое, как доброго, мудрого старика, защищающего его, посылающего ему радости среди печали. Синтонному нетрудно искренне приспособить религию, учение о нравственности к своим влечениям, как это сделал, например, Лютер. Нередко сангвиник добросовестно и с душой выполняет религиозные обряды, пока это не помешает его плоти, настроению. К аскетической самоотверженности он вообще мало способен. Синтонная тревожность нередко здесь перекрывается-гасится чувственными желаниями. Конфликты между желаемым и морально-допустимым редки, так как желаемое часто ощущается по-детски естественным. Например, близость с любовником в тайне от мужа так естественна, будто Бог с ней вполне согласен. На место веры в Бога в душе сангвиника может стать вера-любовь в нечто другое материально-осязаемое: например, вера в богоподобность всех людей с альтруистическими чувствами к ним (как это случилось с материалистами Л. Фейербахом, А.И. Яроцким, Г. Селье) или - в созданный одной всеобщей сознательностью счастливый для всех людей строй (как это случилось с Н.Г. Чернышевским и марксистами).

Таким образом, естественность (натуральность, синтонность) в общепринятом понимании, чувствовании есть то, что особенно близко к природе (натуре), детству человека и человечества, простому народу с его сказками и поверьями. Это - открытая, непосредственная доброта, теплота, наполненная светом радости, в котором растворена печалинка-тревожинка. Печалинка-тревожинка эта по временам может сгущаться в тоскливость или тяжелую раздражительность с угрюмой надутостью, а радость способна переходить в неуемное буйство влечений. Естественный человек настроением, поступками крепко зависит от своих естественных влечений, но в его напряженности от влеченческого голоса нет злой агрессивности напряженно-авторитарного человека.

Чувственный материализм располагает многих сангвиников не только к пищевым, сексуальным, развлеченческим наслаждениям, не только к энергической практической деятельности в самом широком смысле, к добрым организаторским делам, к предпринимательству, но и к кровавым революциям во имя переустройства мира, радостной борьбе за народное счастье. “Борьба - моя поэзия”,- писал сангвинический А.И.Герцен. Сангвиники, в отличие от напряженно-авторитарных (эпилептоидных), чаще не полководцы по натуре, но своими политическими сочинениями неплохо вдохновляют истинных воинов с оружием в руках. В повседневной жизни практичность многих сангвиников может быть нравственно подмоченной, хотя и в дружбе с уголовным кодексом (вспоминая Остапа Бендера). Синтонные писатели и художники изображают в своих произведениях прежде всего реалистическое действие и живые, бытовые, чувственные людские переживания: будь то проза Рабле, Дюма-отца или пушкинские произведения, пьесы Островского, повести Моравиа или Саган, будь то картины передвижников, Ренуара или музыка Моцарта, Мусоргского, Штрауса. Синтонность вообще свойственна простому народу, народным сказкам, повериям. Синтонность объединяет-соединяет простолюдина и с ребенком, и с интеллигентом. В детях, в целом, тоже побольше синтонности, яркой языческой реалистичности. К зрелости люди становятся суше и более собою, сообразно генетически заложенному в них. Не случайно именно сангвиничный Пушкин творчеством своим создал полнокровный, “вкусный” русский язык для всей страны: и детей, и разнообразных взрослых. Даже замкнуто-углубленная (аутистическая) Ахматова любила Пушкина, но не тревожно-сомневающегося (психастенического) Чехова. В то же время Запад, не способный в полной мере чувствовать наше, пушкинское, национальное чувственное, более проникается точнее переводимыми на другие языки нравственно-художественными размышлениями Достоевского, Толстого, Чехова.

Благодаря подобной чувственности своего восприятия сангвиник, в отличие от рассеянных людей с блеклой чувственностью, тут же заметит и новую рубашку на сослуживце, и что подстригся он и т.п. А если он врач, то с порога уже заметит и бледное пятно на коже, и легкое изменение дыхания у пациента. Но это красочное живое воображение способно и до дикой паники раскрасить ужасными картинами подозрительность, ревность в сангвинике.

Сангвиник способен “растворять” свою тревогу в практических делах, действиях - успокаивается-разряжается на высокой скорости за рулем автомобиля, или ему необходимо, чтобы снять напряжение, «отстучаться” за печатной машинкой и т.п.

Чувственная материалистичность определяет, обусловливает и “голос крови” в сангвинике. Это яркое чувство родной плоти в родственнике обычно не лежит здесь в основе кровной мести, как это встречается у людей авторитарно-напряженного склада, но ради кровного родственника, даже ему незнакомого, сангвиник нередко готов горы сдвинуть, «слыша” на расстоянии свою кровь.

Естественность, даже правонарушителя, преступника, всегда смягчает-обезоруживает нас искренностью-теплом. Это сказывается и в юморе, к которому склонны сангвиники. Юмор всегда тепел, он не разделяет того, кто смеется, и того, над кем смеются, потому и так заразителен - смеемся вместе. В синтонности-естественности есть нечто первозданное, не загрязненное человеческими условностями-искусственностями, нечто невинное своею природной неиспорченностью, как физиологические отправления малого ребенка или какого-нибудь животного, не напоминающего нам взрослого человека. Всепоглощающей естественностью, непосредственностью объясняется и нередкое отсутствие дистанции в общении сангвиника с человеком, перед которым принято робеть.

Сангвиник (циклоид), таким образом, живет прежде всего влечениями-ощущениями-настроениями. Этим определяется строй его мыслей, его отношение к людям. Многие чувствительные сангвиники (циклоиды) берегут от людских прикосновений свой душевный покой за внешней хмуростью (часто детски-беспомощной) и даже как бы холодной замкнутостью-необщительностью с теми, кто может попортить настроение. Некоторые из них могут даже остро и стойко ненавидеть (правда, тоже с детски-беспомощной) и даже как бы холодной замкнутостью-необщительностью с теми, кто может испортить их хрупкое настроение, например, как-то критикуя их отношение к жизни, мировоззрение.

Синтонная реалистичность, как видим это и в повседневной жизни, и в истории человечества, может служить и Добру и Злу. Например, синтонный чиновник-аферист ради тяжелого кошелька “облапошивает” несведущих в законах доверившихся ему граждан.